Опубликованы в сборнике тезисов международной конференции «Маргиналии-2019: границы культуры и текста», которая должна пройти в Осташкове (Тверская обл.) с 30-го августа по 1 сентября 2019 (пятница, суббота, воскресенье).
По поводу тезисов доклада о шаламовских "Письмах". В общих чертах согласен с подходом Головизнина. Правда, скрытая отсылка к статье Леоны Токер "Самиздат и проблема авторского контроля...": "Литературоведы трактуют негативное отношение Шаламова к зарубежным публикациям «Колымских рассказов» невозможностью контроля за реализацией авторской концепции. Все это так", - не особенно состоятельна - по Токер, "Письмо в ЛГ" адресовалось широкому советскому читателю, ничего не слышавшему о "Колымских рассказах", а из "Письма" с его лексикой полемики двадцатых годов узнавшему об их существовании. Все эти спекуляции опровергает тот факт, что адресатом заявления в приемную комиссию ССП, которое уже потом, стараниями Г. Маркова, превратилось в "Письмо в ЛГ", был не широкий советский читатель, а та чиновняя сволочь, что заседала в приемной комиссии ССП и прекрасно знала о "Колымских рассказах" и без Шаламова. Вот ее-то и нужно было убедить, что "проблематика "Колымских рассказов" снята жизнью", вернее, убедить в том, что он, перестроившийся Шаламов, считает, что эта проблематика снята жизнью, и потому как "честный советский писатель" заслуживает приема в соответствующую корпорацию. "Письмо в ЛГ" было обычной верноподданнической декларацией загнанного в угол советского крепостного, обязанного начальству и жилплощадью, и куском хлеба, и самой жизнью. Оно было следствием потери Шаламовым всяких тылов, которые прибрали раскрученные русской эмиграцией за его счет Солженицын и диссиденты. Отсюда его искренняя ненависть к русской эмиграции, излившаяся в подневольном "Письме в ЛГ".

_________


Образ шамана в стихах и прозе Варлама Шаламова как инструмент познания творческого процесса

( Read more...Collapse )

На сайте онлайн-аукциона Старина выставлен на продажу рисунок живописца и графика Александра Степановича Шафранского (1946-2017), очевидным образом навеянный "Колымскими рассказами" Варлама Шаламова.




В. Шаламов, бумага, шариковая ручка. Александр Шафранский, Москва, 1989

( Read more...Collapse )

(начало здесь)

Шаламов видел свой долг не в том, чтобы стать свидетелем обвинения преступлений против человечности. Он выполнил другую задачу: вывел ад из потусторонности, приблизил его к повседневности. Ему надо было исследовать не ограниченную какой-то конкретностью причину того, что ад есть вид человеческого общежития, реализуемый, когда отсутствуют к тому препятствия.
Ф.М. Достоевскому была неведома запредельность колымского ада, поэтому он еще мог что-то говорить о благотворном воздействии наказания на угодившего в нравственную пропасть человека. Лагерный колымский ад не оставлял такой надежды.
«Лагерный опыт - целиком отрицательный, до единой минуты. Человек становится только хуже. И не может быть иначе. В лагере есть много такого, чего не должен видеть человек. Но видеть дно жизни - еще не самое страшное. Самое страшное - это когда это самое дно человек начинает - навсегда - чувствовать в своей собственной жизни, когда его моральные мерки заимствуются из лагерного опыта, когда мораль блатарей применяется в вольной жизни» [Шаламов 2013, т. 1, 469].
Ад отменял саму возможность говорить о «нравственном законе», не впадая в лицемерие. Кантовские рассуждения об автономной и суверенной доброй воле, независимой от условий, в которых находится бренное существование, должны были умолкнуть за своим полным несоответствием реальности - как внешней, так и внутренней, субъективной. На каторжных приисках Колымы человеческая сущность растворялась в зыбком существовании, длящемся лишь пока удается приспособиться к обстоятельствам и подавить личное достоинство.
Что до веры в Бога, то и она не гарантирует сохранность души в машине уничтожения. Шаламов отмечал, что люди верующие чаще сохраняли в себе человечность, терпеливей перенося страдания, чем неверующие [Шаламов 2013, т. 6, 279]. Но и религия не спасает от духовной гибели. У себя самого Шаламов - сын священника - не находил религиозного чувства, которое могло бы дать надежду на спасение. Взывать к Богу, попустившему «колымский ад»? Если в аду вообще возможны нравственные суждения - хотя бы до того, как каторга убьет в человеке эту способность, - то согласие с волей Божьей надо бы вслед за Иваном Карамазовым признать безнравственным.
Но если так, если ни вера в Бога, ни априорность нравственного закона не могут быть опорами для сущности человека, то можно ли вообще говорить о каком-то ее онтологическом статусе? Что если этой «сущности» место только в вымышленной философии, не выдерживающей очной ставки с действительностью?
( Read more...Collapse )

Статья опубликована в журнале Философские науки, том 62, № 3, 2019. Электронная версия - на сайте журнала.

_________


Экзистенциальная антропология после Варлама Шаламова

В статье показано, что философская антропология претерпевает радикальный концептуальный сдвиг, вызванный трагическим опытом ХХ в. Так, экзистенциальная антропология полагает особый тип коммуникации в «пограничных ситуациях» (К. Ясперс), когда люди раскрываются в своей «подлинности», а рутинные формы приспособления к реальности обесцениваются. В «экзистенциальной коммуникации» проявляется сущность человека как средоточие разумной, здоровой и доброй воли к жизни. Однако «философская вера» в такую сущность подвергается сомнению, если условия существования в «пограничной ситуации» выходят за пределы человеческого. Таковы условия «земного ада», описанного Варламом Шаламовым в «Колымских рассказах». Опыт колымской каторги, осмысленный через художественное восприятие писателя, показал, что философская антропология, если ее понятия выстраиваются на фундаменте априоризма или выносятся в сферу трансцендентного, фальшивит и теряет доверие к себе. Философская антропология, вплавленная в «лагерную прозу» Шаламова, является не отвлеченной концептуальной конструкцией, а частью и продолжением жизненного контекста, от которого не отделима жизненная судьба самого писателя. В онтологических основаниях этой философии нет места вечной и неизменной «человеческой сущности», возводящей человека на вершину бытийной иерархии. «Колымский ад» не разделяет существование и сущность человека и не противопоставляет их, он устанавливает между ними особую связь. Сущность дает о себе знать как раз тогда, когда ад ее опустошает. Она обретает реальность на последнем рубеже сопротивления аду. Эта антропология помещает размышление о человеке вовнутрь «пограничной ситуации», а не ставит его над ней. Если этот опыт будет усвоен, философская антропология не останется прежней. Реальность земного ада будет ее пробным камнем.

Что такое человек? Отвечая на этот «кантовский» вопрос, классическая философская антропология пыталась дать определение «сущности» человека, стоящей за явлениями человеческой жизни и «проступающей» в них. Неклассическая философия человека отсчитывает свое время с тех пор, как ею была осознана культурно-историческая обусловленность искомой «сущности». Сам вопрос о ней осмысливался через взаимодействие философии со специальными науками о человеке в «силовом поле» влияний идеологии и религии, искусства и политики - всего спектра культурных традиций и новаций.
( Read more...Collapse )

Оказывается, упоминаемый Шаламовым в письмах Солженицыну рассказ ныне забытого Георгия Шелеста "Самородок" на пике "оттепели" удостоился еще и экранизации.
Из писем Шаламова Солженицыну:
"Лжи за время с XX съезда было уже немало. Вроде омерзительного «Самородка» Шелеста...".
"Когда-то в «Известиях» я прочел шелестовский «Самородок» и поразился наглости и беззастенчивости именно с фактической его стороны. Ведь за хранение самородков расстреливали на Колыме, называя это «хищением металла», и вопрос о том, сдавать самородок или не сдавать - раз его нашли и увидели четыре человека (или три, не помню), - не мог задать никто, кроме стукача".

"Если ты прав...", реж. Юрий Егоров, киностудия им. М. Горького, 1963, вставная новелла примерно с сотой минуты.





Посмотрел для общего развития. Нормальный такой психоделический соц-арт в духе Инспекции Медгерменевтика о несгибаемых коммунистах, один из которых за пачку махорки становится стукачем и стучит оперу о рвущихся на фронт несгибаемых товарищах-коммунистах (на самом деле все четверо, наверное, стукачи). Что-то вроде средневековых мистерий на библейские сюжеты. Вообще, советское искусство очень мало отличалось от средневекового, оно стыдливо развлекало и беззаветно учило, но не потому, что знает некую истину, а потому, что это самый легкий способ что-то урвать от жизни. Передоновщина и достоевщина. Во всей советской кинематографии есть только один великий фильм - "Хрусталев, машину!" Германа. Советую смотреть Blu-ray 1080, спасибо американцам.

Статья опубликована в сборнике "Русская филология : сборник научных работ молодых филологов", № 30, 2019, Тарту: Издательство Тартуского университета, Эстония. Электронная версия - на сайте Eesti Teadusinfosüsteem (Эстонская исследовательская информационная система).

_________


Варлам Шаламов и другие свидетели Колымы: к полемике о публикации рассказа А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича"

Публикация рассказа (повести, по определению редакции «Нового мира») «Один день Ивана Денисовича» в ноябре 1962 г. всколыхнула Советский Союз: очереди в газетные киоски и библиотеки, тысячи отзывов и писем, приходящих в редакцию «Нового мира» и лично А. И. Солженицыну, публичные обсуждения на страницах газет. Впервые заговорили бывшие заключенные, которые делились своими историями, спорили о достоверности описания лагерного быта в «Одном дне», предлагали автору новые сюжеты. Часть этих свидетельств и, по словам Солженицына, поправок вошла в текст романа «Архипелаг ГУЛАГ». Среди этих имен — Варлам Тихонович Шаламов и Марк Иванович Кононенко, узники Колымы.
Шаламов был реабилитирован в 1956 г. и уже несколько лет работал «Новом мире» внутренним рецензентом. Он писал отзывы на «самотек» и надеялся опубликовать свои произведения, в первую очередь, стихи. С 1954 г. писатель работал над «Колымскими рассказами», писал много стихов. Рукопись Солженицына попала к главному редактору Твардовскому через Льва Копелева в 1961 г. [Солженицын 1975: 22]. Шаламов прямого доступа к Твардовскому не имел, заходил в редакцию, по свидетельству В. Я. Лакшина, ненадолго, его рукописи не обсуждались в кабинете главного: «Он никогда не снимал верхней одежды, так и входил в кабинет с улицы, забегал на минутку, словно для того лишь, чтобы удостовериться — до его рукописи очередь еще не дошла. Журнал был в трудном положении: разрешив, по исключению, напечатать повесть Солженицына, «лагерной теме» поставили заслон. Была сочинена даже удобная теория, мол, Солженицыным рассказано все о    лагерном мире, так зачем повторяться?» [Лакшин: 174].
Публикация «Одного дня Ивана Денисовича» в 11 номере «Нового мира» за 1962 г. и последующая встреча в редакции журнала стала поводом для начала переписки писателей. В опубликованных архивах В. Т. Шаламова содержатся несколько писем к А. И. Солженицыну, а также письма к друзьям и коллегам, в которых Шаламов так или иначе отзывается о Солженицыне и его литературе. Также некоторые суждения над «Одним днем...» обнаруживаются в записных книжках писателя. Переписка литераторов продолжалась до 1966 г.
М. И. Кононенко не писатель, а свидетель Колымы. Его жизненный путь существенно отличается от шаламовского, но лагерный опыт совпадает, он также выжил в условиях каторжного труда при запредельных температурах. К своему письму Солженицыну он прикладывает автобиографию1:
( Read more...Collapse )

На родине Варлама Шаламова сделано очередное постыдное открытие:

"...совсем недавно библиотекари, готовясь к столетию своего учреждения [областной вологодской библиотеки] и исследуя архивы в поисках интересной информации, совершили небольшое историческое открытие. Оказалось, что в 1919 году устроиться на работу в только что созданную Бабушкинскую библиотеку хотел отец Варлама Шаламова — священник Тихон Шаламов.
Сохранилось заявление, написанное женой Тихона Николаевича (сам он в это время стремительно терял зрение) с просьбой принять его на должность либо библиотекаря, либо секретаря. Однако ему было отказано".
Дмитрий Катаев, «Похороны умученных книг», областная вологодская газета Премьер, №32 (1133) от 13 августа 2019 года.

Людмила Зайвая при всей ее непосредственности обнаружила неуместную скромность, позволявшую Сиротинской с ее гонором преуспевающей офисной дамы говорить о ней, как о какой-то уборщице, - она практически нигде не упоминает о своем поэтическом творчестве. За нее сказал в одном из выступлений знавший ее Сергей Григорьянц: самостоятельный поэт. Мимоходом сказано в ее интервью-мемуаре о Шаламове: «Шрейдер говорит: «Вот Людмила Владимировна. Она пишет стихи». Шаламов говорит: «Не надо писать стихов после Пушкина».
Надо или не надо, но она их писала, и шесть лет назад, оказывается, вышел ее сборник: Людмила Зайвая. Стихотворения, 1965-1969; Дневник, 1953-1955; Письма к Анатолию Гомореву. – Москва : Созвездие Льва, 2013, 290 стр. Ниже рецензия на этот сборник, опубликованная в московской газете Слово 27 октября 2017 года. Кроме того, годом раньше в том же издательстве вышла тоненькая, 56 страниц, книжка: Анатолий Гоморев. Памяти Людмилы Зайвой. – М.: Созвездие Льва, 2012. Электронных версий ни той, ни другой нет, поэтому остается довольствоваться рецензией и еще цитатой из книжки Гоморева на сервисе Google Книги: "29 января 2011 года после долгой болезни скончалась Людмила Зайвая - неизвестный миру поэт. Мы познакомились в юности на дне поэзии в 1957 году и вплоть до 1965 года нас связывали сложные, порой драматические отношения". Так или иначе, биографам Шаламова следует присмотреться к Зайвой поближе - сейчас понятно, почему во всей многомиллионной Москве именно она, в одиночку, взяла на себя поистине тяжкий труд заботиться о Шаламове на протяжении полутора лет перед его переездом в дом престарелых - она видела Шаламова глазами поэта и видела в нем поэта.
Послелагерная биография Шаламова постепенно приобретает рельефность, которой стараниями Сиротинской и угрюм-бурчеевского советского шаламоведения была начисто лишена. К счастью, скудоумие и ложь не всесильны.

_________


«Запах мимозы навис как угроза»
О поэзии Людмилы Зайвая, «Стихотворения. Дневник. Письма», Изд. «Созвездие Льва», 2013

Феминистки в России «приватизировали» женскую поэтическую линию XIX–XX вв., возведя на олимп плеяду Серебряного века. Устоялись приемы её величания, — всего лишь надо истребовать от почитателя сочувствия, жалость к личным невзгодам женщин. От них повелась и устойчивая профанация М. Цветаевой, отказ от всеобъёмной публикации текста А. Ахматовой, забвение многих поэтесс.
Людмила Зайвая. Это имя знают в узком кругу, но вряд ли кто из любителей поэзии согласится, что именно женский дух породил чеканный эпиграф к притче «Не могут быть поэты с законченным лицом». Вот и её поэтическое лицо — и женское и не женское… Зайвая, дорисовывая реальность, превращает её в ирреальность и мистификацию, убеждая себя и нас в общественном значении случайных ситуаций и несостоявшихся смыслов.
( Read more...Collapse )